[ComPass]

Леонид Серый

Поэма о кусочках

Спойлер:

После суток тяжелого жуткого боя
У котла животами урчали стрелки.
Кашевар дядя Вася командовал строем,
Разливая наваристый борщ в котелки.

Полк от вкусного духа слюною давился,
А когда мой черёд подошел, наконец,
Кашевар дядя Вася всерьёз удивился,
- Ну-ка, кто там у нас!? Левка! Жив сорванец!

- Вот скажи, - говорил он, солдат потешая,
- Вот скажи мне, когда тебя все же убьют?
- Дядя Вася, а чем я тебе-то мешаю?
- Чем мешаешь?! Ну, как же!! Корми тебя тут!

И состроив на "лике" суровую мину
Всё бубнил и бубнил, и под свой монолог
Всё ловил поварёшкой кусочки конины
И всё складывал, складывал мне в котелок.

Я шептал – Ну товарищ сержант, неудобно…
Дядя Вася, ну совестно перед братвой.
Он в ответ веселился – Зато, брат, съедобно!
Неудобно ему. Ешь, покаместь живой!

- Может, с доброй жратвы, подрастёшь хоть немного.
Ишь ты мелкий какой, чисто как воробей.
Да в такого попасть фрицы просто не могут!
Потому-то ты Левка и есть – неубей.

И стрелки, с кем мурыжил пехотную долю,
С кем дружил, с кем десятки смертей пережил,
Говорили, шутя - Не красней, лопай вволю.
Уминай Неубей, ты того… заслужил.

Я, усевшись на пень под разлапистой елью,
Слушал, как оживала душа, трепеща,
Разливаясь теплом под промокшей шинелью
После каждой проглоченной ложки борща.

Разомлев, отогревшись как дома на печке,
Через край котелка я остатки цедил…
Так ко мне, с той поры, и пристало словечко
То, которым меня кашевар наградил.

Рядовой Неубей был прилежным солдатом.
Хоть меня Неубеем весь полк называл,
Я с весны в сорок третьем, по май в сорок пятом
Убивал-убивал, убивал-убивал…

Чем сильнее старею, тем чаще мне снится,
Как, в землистых шинелях на белом снегу,
Мной застреленных немцев бредут вереницы.
Просыпаюсь и долго уснуть не могу,

И не греют меня боевые награды
От холодной глухой полуночной тоски…

Дядю Васю убило случайным снарядом.
Разорвало, его и котел. На куски.

Черниговская поэма

Спойлер:

Под светом утренних полупрозрачных звёзд
Горел Чернигов от гвардейских миномётов.
Чуть слева щерил железнодорожный мост
Стальные зубы искорёженных пролётов.

И лёжа там, в кустах, на берегу речном,
Я ощущал, как став зыбуче-неспокойной,
Планета билась и ходила ходуном
От двухминутной артподдержки дальнобойной.

Земля стонала и, дрожа до глубины,
Как дети, прячась под подушку головою,
Пыталась спрятаться от ужаса войны
Под опадающей осеннею листвою…

Сапёры ночью постарались, как могли –
Спилив на брёвна близлежащие дубравы,
Ценою жизней, под обстрелом, навели
Через Десну всего две нитки переправы.

Но хорошо - Десна-река не широка.
Огромный плюс в игре со смертью в кошки-мышки.
Есть даже мели для последнего броска
После короткой двухминутной передышки.

Ну всё стрелки. Теперь - кому что суждено.
Пошла зелёная ракета. С богом! Черти.
Кому на правый берег – в бой, кому на дно,
Кому к бессмертию, кому к безвестной смерти.

И началось!... На спинах скатками шинель,
Скатилась вниз пехота темными валами,
Кто по мосткам, кто просто вплавь, кто через мель,
Держа оружие повыше над волнами.

Их артиллерия проснулась вдалеке –
"Благоприятного" момента ждали, гады.
Взревели гаубицы, целясь по реке,
Завыли следом минометные снаряды

И стали, нашей артиллерии в ответ,
Кромсать атаку мясорубкою фугасной.
В Десне осенняя вода сменила цвет,
За полминуты боя став кроваво-красной.

Глаза от грохота давило из глазниц,
От гари солнце восходящее поблекло.
Весь Дантов ад – приют изнеженных девиц,
Курорт на море, по сравненью с этим пеклом.

Ошмётки мяса с неба сыпались как град,
Дыханье взрывов било - не вздохнуть не охнуть.
Я не боялся угодить, там, под снаряд,
Я, там, боялся от разрыва сердца сдохнуть.

И, плохо плавая, помчался на мостки –
Мне интуиция дорогу подсказала,
А там вода столбами взрывов из реки
Кувшинки под ноги охапками бросала.

Вот это месиво солдат и подвело!
Мир справа лопнул, закатив мне оплеуху,
И по траве в одно мгновение смело
Меня взрывной волной с настила словно муху.

Я, уцепившись за бревенчатый каркас,
От потрясения в себя пришёл не сразу.
Упавших в воду не спасать – таков приказ,
А на войне не обсуждаются приказы.

И смутно, сквозь полусознательный туман
Смотрел – как, в чистеньком и новеньком мундире,
Вдоль по пустым уже мосткам шел капитан,
Небрежно, так, как на прогулке или в тире.

Он широко на брёвнах ноги расставлял,
А по погонам судя, был из "комитета",
И в тех, кто мешкал иль сознание терял,
Он, целясь в головы, стрелял из пистолета.

Быть может, смелость выставляя напоказ,
Он, исполняя долг, слегка перестарался,
Наверно кто-то дал ему такой приказ,
А он приказы обсуждать не собирался…

Поток холодный мне сознанье воскресил,
И я дышать старался медленно и ровно,
Мне надо было накопить побольше сил,
Чтобы залезть на неотёсанные брёвна.

Вцепиться некуда, но надо заползти,
Тянуть нельзя. Любой вояка понимает –
Снаряд, упавший в воду метрах в двадцати,
Волной подводной весь хребет переломает.

Я не успел… А капитан не опоздал.
Ну, вот и всё, ребята - песенка допета…
А он стоял спокойно и чего-то ждал,
Направив в голову мне дуло пистолета.

Не знаю, чья рука, какие голоса,
Его надолго удержали от расстрела.
Я смерти очень много раз глядел в глаза,
А тут - она в мои внимательно смотрела…

Врешь, не возьмешь! Мне слишком рано на погост!
Во много худших переделках я не сгинул,
И, захрипев, винтовку бросил на помост,
И, матерясь, туда же тело перекинул.

Осталось малое - догнать однополчан.
Теперь уж, коли не убьют, так будем живы.
Я прокричал ему - Спасибо капитан!
А он с усмешкой - Ладно, не за что, служивый!

И я, пригнувшись, через поле, напрямик,
Вслед за идущей в бой дивизией помчался.
А капитан тот, был решительный мужик
И под ударами разрывов не склонялся.

Он, не спеша и не скрываясь от огня,
Пошел спокойно по своим делам кровавым.
Не знаю, что тогда заставило меня
Вновь оглянуться в направленье переправы -

Мостки пусты. Ведь фронт такое место, где
Геройство - глупость, для войны мы все букашки.
Мой капитан уже барахтался в воде,
Не потеряв красивой новенькой фуражки.

Неповезло. Тут больше нечего сказать.
Он, бултыхаясь, что-то крикнуть мне пытался,
Но был приказ - упавших в воду не спасать,
А я приказы нарушать не собирался.

Он должен сам, он очень смелый капитан…
Я не могу… Хоть он меня и не обидел…
Река столбом! Он крови выплюнув фонтан,
Ушёл под воду, больше я его не видел…

Пехота вырвалась из полосы огня,
И улеглись в реке следы водоворотов,
А в первой линии окопов шла резня,
Хоть сволочная, но привычная работа.

Забили всех. В атаке пленных не берут,
Не из жестокости, а в целях обороны –
Они ведь, с дури-то, и в спину нам пальнут.
Ну и, конечно, экономили патроны.

Мы не боялись этим бога прогневить,
В полку собрались пообстрелянные братцы –
Умели фрицу и на психику давить,
А если надо, и бездушными казаться.

Об этих методах не говорит устав,
Такому учатся под пулями, не в школе.
Мы, на ковер травы гранаты побросав,
Прорвали узкие проходы в минном поле.

Ну а потом, чтобы врага пробил озноб,
Поотхватив штыками быстро и умело,
Швырнули в дальний неприятельский окоп
От немцев руки и… другие части тела…

Чернигов взяли двадцать первого числа.
Немного нервов немцы нам потеребили
В сплетеньях железнодорожного узла,
Но мы к двенадцати часам и их добили.

Потом, когда расположились на привал,
Я прочитал в газете фронтовой, армейской,
Приказ - дивизии, в которой воевал,
Присвоить звание Черниговской Гвардейской,

За то, что Гитлеру устроили "капкан",
За то, что фрицев "малой кровью" победили,
А чуть пониже - мой знакомый капитан,
Его, как водится, посмертно наградили…

Враг уничтожен. Мертвецы не оживут.
А победители вовек не унывали.
Сентябрь в Черниговщине "вэрэсьнем" зовут,
По мне, его бы лучше "злотэнем" назвали.

Я тихо млел и, на вечерний теплый свет,
Блаженно щурился под золотым каштаном.
Как сладко жить, когда тебе шестнадцать лет!
А капитан?... Да ладно, бог с ним, с капитаном.

Был у него приказ и у меня приказ.
В стране Советской капитанов не убудет.
А кто был прав тогда, кто виноват из нас,
На небесах теперь пусть кто-нибудь рассудит.

Атеист

Спойлер:

Он весь был сделан, как из стали,
В скрипучих кожаных ремнях.
(Комвзвода нового прислали
Взамен убитого на днях.)

Он был высоким и плечистым,
Он зло чеканил каждый жест,
Он был отпетым атеистом
И снял с меня нательный крест…

С утра начальство предсказало
Очередной обычный бой
И, как обычно, приказало –
"Удерживать любой ценой".

Комвзвода взялся за "работу" –
Он ловко, будто акробат,
Залез на бруствер возле дзота,
Где был упрятан наш комбат,

И, говоря суровым взором,
Что на врагов ему плевать,
Он ждал, нахмурившись – Ну, скоро
Они начнут атаковать!?

У командирского народа
Совет начальству не в чести,
Не нам указывать комвзвода
Как на фронтах себя вести.

А он стоял в лучах рассвета
И любовался батальон
Его фигурою атлета –
Ну вылитый "Наполеон".

Тут из-за хаты, возле леса,
Скребя металлом о металл,
Такое выползло железо –
Ни до, ни после не видал.

И, развернувшись на участке
Зловещий этот агрегат,
Бабахнул, толи для острастки
а толи просто наугад,

Почти вслепую, скрытый садом,
Сползая на просевший грунт,
Одним единственным снарядом –
Прямёхонько в командный пункт!

Бойцы испуганно присели,
Такое было всем впервой,
И только брёвна засвистели
У рядовых над головой,

И от "землянки в три наката"
В миг не осталось ни хрена.
Всем стало ясно - для комбата
Уже закончилась война.

Из наших кто-то охнул – Бля-буть!
Оно-ж страшней, чем фердинант!
Я приподнялся, чтобы глянуть –
Как там наш бравый лейтенант.

Живой! Он в ужасе скатился
Под разнесённый взрывом дзот,
И часто, меленько крестился,
Кладя кресты наоборот…



…Когда шрапнелью и фугасом
Утюжат фронтовой бардак,
Когда в обрез боеприпасов
И окопались кое-как,

Когда прорыв на правом фланге,
Сквозь вопли раненных и мат
Ты слышишь, как грохочут танки,
А не бутылок, не гранат,

Когда ни жизнь, ни смерть не святы,
Честь, гордость, слава - лишь слова,
Когда в окоп скатилась чья-то
Оторванная голова,

Когда, по поданному знаку,
Навстречу вражеским полкам
Ты поднимаешься в атаку,
Скользя по крови и кишкам

И в безнадёжной рукопашной
Против тебя весь белый свет…


… На фронте страшно. Очень страшно.
И там неверующих нет.

Рассказ про первую любовь

Спойлер:

Я когда её увидел – будто врезали под дых
Деревенскому сибирскому подростку.
Может помните актрису по фамилии Седых,
Что сыграла героиню из "Морозко" -

Точка в точку. Будто кто-то написал её портрет.
И сошлись кипейный май с вечерним светом,
Да пригожая дивчина, да мои семнадцать лет,
Что должны были исполниться тем летом.

Разомлел под теплым ветром старый Кубинский перрон,
Заструился запах ландышей из леса.
Первый раз любовь приходит с неожиданных сторон.
Про себя я называл её - "Принцесса".

И как будто кто-то встроил, исправляя звукоряд,
В резкий гул перрона ласковую скрипку.
До сих пор я четко помню каждый жест её и взгляд,
И поныне помню каждую улыбку.

Я частенько вспоминаю ту далёкую весну -
Как прекрасно было это опьяненье!..
В двух вагонах, уезжая не на отдых - на войну,
Разместилось наше горе-пополненье.

В наш товарный посадили тёртых, опытных бойцов,
Кучу битых мужиков, крещеных кровью.
Сотни две, почти две роты добровольцев-"молодцов",
Взятых из госпиталей по Подмосковью.

А в плацкартный поналезли хитроватые братки,
Их в одном купе по трое, да по двое.
Ох, весёлые ребята. Все в наколках. Шутники!
В общем урки, только что-то без конвоя.

Эти в мягком веселились – мол, мохнатая рука.
Мы же веток наломали в ближней роще,
Не завидуя комфорту. Знали – из товарняка
При бомбёжке выбегать намного проще.

А вокруг моей "Принцессы" не стихала болтовня,
Все старались услужить "прекрасной даме",
Я стоял в сторонке молча, уж какой там из меня
Кавалер, с моим-то ростом и годами.

Что я чувствовал при этом, надо было понимать -
Мы ведь жили, женщин свято почитая.
Та, что лет на десять старше, мне была уже как мать
И, почти как мать, такая же святая.

Мне о грешном-то в те годы сложно было рассудить,
Я по молодости думал что влюбиться –
Это взять за белы руки, под божничку посадить
И до смерти как на ангела молиться.

А один из "тех", кудрявый, и с фамилией Кудряш,
Рассыпал ей комплементы многословно,
Всё пытался прикоснуться и, видать войдя в кураж,
Звал то - "Олечка", то величал - "Петровна".

К областям освобожденным уходил народ рекой
И царила на путях неразбериха.
Командир сопровожденья, уступив, махнул рукой
- Ладно, бог с ней, пусть садится. Только тихо.

Вот что странно - в лихолетье голодала вся страна,
А в плацкартном и печенье и конфеты,
А у нашего вагона лишь медали-ордена
Да ещё у многих белые билеты.

И всю ночь бойцы делились меж собою шепотком
Ратным опытом, что на фронтах скопили,
Да рассказывали с мрачным и жестоким юморком
Про весёлое – где, как, кого убили.

И всю ночь под стук вагонный да под эти голоса
Я не мог уснуть и, словно наважденье,
Всё стояли предо мною васильковые глаза
Неземного, видит бог, происхожденья.

Моросящий дождь под утро спрятал солнце от земли,
Хмарь тоскливая ползла по небосклону.
Поезд встал и ноги сами мальчугана понесли
К пассажирскому соседнему вагону.

Паровоз на водокачке заправлялся и пыхтел,
Солдатня под хмурым небом разминалась
И вагон, по всем приметам, совершенно опустел,
Только Оля всё никак не появлялась.

А кудрявый, намекая на смятение моё,
Усмехнулся – Что, пропала брат невеста?
И добавил, бросив в лужу чьё-то женское бельё
- Ну… Сошла она. Доехала до места.

Я стоял недоумённо у железного пути,
По наивности пытаясь разобраться
- Ничего не понимаю. Как она могла сойти?
Мы-ж нигде не останавливались братцы.

Простодушно удивлялся – Это что за чудеса,
Разве может человек пропасть куда-то?
А товарищи постарше только прятали глаза
Или хмурились, но как-то виновато.

Лишь сержант Белов сказал мне: - Что им зекам-сволочам,
Позабавились и выбросили в поле.
Бабы дуры – выбирают по красивым по речам,
Успокойся Серый, нету больше Оли.

Я всё понял… И как будто что-то рухнуло в душе.
Голова на время выключилась тоже.
А когда очнулся, вижу, что сижу на Кудряше
И луплю его лежащего по роже.

Мне бы камень или палку – был бы парень без башки.
Нет! Один мазутный гравий под руками.
Я долбил его, не чуя как меня его дружки
"Успокаивали" в голову пинками.

И зашёлся в дикой злобе захолустный перегон,
И упал на землю сплюнутый окурок,
И пошла на стенку стенка – их вагон на наш вагон,
И захакали стрелки ломая урок.

А кудрявый подомною он… Он даже не вопил,
Он визжал и скрёб о землю сапогами.
Там была уже не драка. Я его уже не бил,
Я его как собачонок рвал зубами.

Лейтенанты так кричали, что сорвали голоса,
Тоже били всех подряд и крыли матом,
Вынимали пистолеты и палили в небеса,
Угрожая и расстрелом и штрафбатом.

Инцедент тогда замяли, нас никто не стал "сдавать",
Командирам неприятности нужны-ли?
Ветераны-то привыкли в рукопашных убивать
И двоих, таки, до смерти приложили.

Что меня не расстреляли – тут мне просто повезло
Этим майским утром горестным и хмурым.
Ну а урки всё смеялись вызывающе и зло,
Всё глядели с обещающим прищуром.

Я не знаю, как бы прожил жизнь военную свою
В окруженье этих гаденьких ухмылок,
Только все они погибли в самом первом же бою.
Половина - от ранения в затылок.

Рокада

Спойлер:

Рокада, рокада, ремень автомата,
Жара, нескончаемо длятся часы,
Рокада - простой коридор для солдата,
Дорога вдоль прифронтовой полосы.

Рокада, рокада, перЕбазировка,
Мозги растопились на солнце как воск,
Меняет позиции вся группировка,
Скрываемая концентрация войск.

Рокада, рокада, колонны на марше,
И все понимают в полуденный зной –
Там, где появился Прославленный маршал,
Там будет победа любою ценой.

Рокада, рокада мне душу тревожит,
Известно из опыта из моего –
Прославленный маршал в могилы положит
Пять наших советских на их одного.

Рокада, рокада, журчат перекаты
Красивой реки под названием Прут,
Идут бесконечною лентой солдаты,
Которые знают, что завтра умрут.