[Carassius]

Перечитал (вернее, впервые прочитал в сознательном возрасте) "Войну и мир" Л. Н. Толстого.

Немного странно в уже относительно взрослом возрасте перечитывать книгу, которая когда-то стала причиной моей неприязни к творчеству Толстого. Не могу сказать, что она была у меня в ближайших планах. Вряд ли она там появилась бы в течение ещё нескольких лет, если бы не увезённый от бабушки четырёхтомник, когда-то стыренный дедушкой из гарнизонной библиотеки. Ну и ещё такая маленькая, можно сказать, потайная мысль — «возьмись за что-нибудь серьёзное, а то со своими пиратскими романами и «Звёздными войнами» скоро деградировать начнёшь». Короче говоря, сейчас я начал читать ВиМ в основном из-за желания разобраться — почему же она так не понравилась мне тогда?

Что самое странное, сейчас мне книга понравилась. Вернее, мне понравились первый и второй, отчасти третий тома. Одно время я даже был готов полностью переменить своё мнение о ней. Впрочем, обо всём по порядку.

Из персонажей для меня больше всего интересен Андрей Болконский. Я не буду сейчас рассуждать об общеизвестных вещах вроде неба над Аустерлицем и старого дуба, и о том, что же они всё-таки символизируют. Главная характерная черта князя Андрея — это его отчуждённость от других людей. Его ум, его развитое чувство собственного достоинства резко отделяют его от пустого света и никчемных людей, его составляющих. Они же делают его непробиваемым для нападок молодого Ростова, который в этом эпизоде похож на уличную собаку, бессмысленно лающую на проходящих людей. Вообще, его чувство собственного превосходства над окружающими проявляется не так уж редко: например, он всегда говорит Пьеру «ты», хотя тот всегда обращается к Болконскому на «вы». Сначала он тщеславен: он хочет «любви людской» и почитания, он хочет славы, ему нравится покровительствовать молодым людям вроде Бориса Друбецкого. Всё это уходит после ранения на поле Аустерлица.

Из всех персонажей эпопеи, пожалуй, именно Болконский проделывает наибольшую эволюцию на протяжении четырёх томов. От тщеславного честолюбия через Аустерлиц он переходит к разочарованию в жизни; от разочарования через влюблённость в Наташу — к новому витку жизнелюбия; предательство Наташи возвращает его к разочарованию в собственной жизни и ненависти к окружающему миру; новый приступ жизнелюбия настигает его перед взрывом гранаты на Бородинском поле. Несмотря на эту эволюцию, холодная отчуждённость от людей остаётся отличительной чертой князя Андрея. Привязанность он чувствует только к двум людям: это Пьер, с которым он дружит в начале романа, и Наташа, которую он полюбил. Пожалуй, ещё что-то, похожее на теплоту, есть в его отношении к отцу, старому князю Болконскому, а вот по отношению к сестре, сыну и уж тем более к жене это чувство практически не проявляется. Остальные люди для Андрея — чужие. Он сам сознаёт эту отчуждённость и иногда пытается преодолеть её; именно поэтому он так бережно и заботливо руководит своим полком в 1812 году — он хочет чувствовать себя частью хоть какого-то сообщества. Между прочим — что за дурак придумал такую тактику, которая предписывает войскам оставаться под артиллерийским огнём, не имея возможности на него ответить и не ища укрытия?

Как же жаль князя Андрея после измены Наташи! Говорят, что честный мужчина в нашем мире обречён быть несчастливым. Не знаю, так ли это; но Болконский — одна из ярчайших иллюстраций этого утверждения.

Пьер в первых двух томах, да и вообще до плена в 1812 году, слабохарактерен в высшей степени. У него не достаёт силы и решимости на то, чтобы сдержать данное Болконскому обещание и не ездить к Анатолю; на то, чтобы понять, в какую западню его затягивает князь Василий и отказаться от общения с его семьёй. Он не решается даже на то, чтобы самому сделать предложение Элен — фактически, их самовольно связал князь Василий, не спрашивая мнения Пьера (которое он так и не смог внятно сформулировать и высказать). Как многие нерешительные и слабовольные люди, Пьер нуждается в герое-кумире, которому он мог пытаться подражать — эту роль в его жизни (в начале романа) играет Наполеон. В то же время, его решение убить Наполеона — это свидетельство определённой эволюции, свидетельство перехода от восхищения великим человеком к ненависти к нему, как к массовому убийце и преступнику.

Пьер слишком беспокоится о том, что скажут и подумают другие люди, и из-за этого подчиняет свою жизнь желаниям других. Сильнее всего это проявляется в эпизоде предложения Элен:

…я знаю, что не для неё одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого, так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их.

Поэтому же он не может отказывать людям в их просьбах. Как и все слабохарактерные люди, он легко поддаётся чужому влиянию — Анны Михайловны, Василия Курагина, попутчика-масона, да и князя Андрея, по сути, тоже. Нарождающаяся в нём сила воли проявляется в дуэли с Долоховым, в ссоре с женой, когда он замахнулся на неё мраморной доской. Но он остаётся слабовольным и после этого: вместо того, чтобы попытаться развестись с Элен (другой вопрос, насколько это было возможно в России того времени), или хотя бы выгнать её из дома — вместо этого он выделяет ей половину своих доходов. Это пример того самого смирения, той самой простоты, которая хуже воровства, того самого непротивления злу насилием, из-за которого зло и торжествует.

В его новом статусе богача Пьеру сильно не хватает искреннего друга рядом с собой; будь рядом Андрей Болконский, свадьба с Элен, вполне возможно, не состоялась бы. Впрочем, не исключено, что чары Элен всё равно перевесили бы рациональность Болконского.

Пьер не то, чтобы глуп, но совершенно непрактичен в житейском смысле. Это подтверждает, например, его желание отдать масонам всё своё состояние. Но как же этот добродушный увалень хорош в те моменты, когда в нём просыпается сильный характер его отца! Это расставание с женой, объяснение с шурином — Анатолем, после попытки похищения Наташи. В такие моменты Пьер начинает мне нравиться.

Очень странное впечатление на меня произвёл эпизод со смертью Платона Каратаева. Почему Пьер бросил его, даже не попрощавшись по-человечески со своим товарищем, который так повлиял на него и на его отношение к жизни? В конце концов, Каратаев и обувь ему сшил, чтобы Пьер смог выдержать переходы на марше. А в момент его смерти Пьер думает о всякой ерунде, о красавице-польке и считает в уме переходы до Смоленска, лишь бы не подойти к умирающему. Неужели Безухов до самого конца остался нерешительной мямлей и трусом, и уж точно — внутренне асоциализированным человеком? Или его сознание было настолько замутнено усталостью и тяготами плена, что он не понял смысла произошедшего? Второе более вероятно.

Если Андрею Болконскому не нужна его жизнь, которой он тяготится, то Пьер чувствует свою собственную ненужность. Пытаясь заполнить пустоту в душе, он бросается в кутежи, в масонство, пытается облагодетельствовать своих крестьян, как наблюдатель приезжает на Бородинское поле, как наблюдатель, фактически, остаётся в брошенной Москве и как наблюдатель же идёт во французский плен. В итоге эту душевную пустоту он заполняет своими чувствами к Наташе. Вот, кстати, его решение остаться в Москве, не столько ради покушения на Наполеона, которое так и не состоялось, сколько ради желания разделить судьбу со своим народом — мне это решение напомнило о тех русских дворянах, которые после революции сознательно остались в России.

Николай Ростов в первых двух томах — это вечно не взрослеющий ребёнок, бегающий от ответственности. Если для князя Андрея его полк — это то, что даёт ему чувство хоть какой-то общности с людьми, то для Ростова павлоградские гусары — это всего лишь зона комфорта, в которой не нужно думать ни о чём сложном и можно пить, гулять и вместе с группой офицеров волочиться за единственной женщиной, и можно не думать о разорении семьи и определении собственной судьбы. Со своим юношеским эгоцентризмом он думает, что весь мир крутится вокруг него: он уверен, что полковой командир может послать эскадрон в атаку только для того, чтобы проучить и испытать его, корнета Ростова. Интересно, как этот разудалый гуляка-гусар отреагировал бы на похищение своей сестры, если бы узнал об этом? Ведь он считал Долохова и Анатоля своими лучшими друзьями.

Выбор Ростовым княжны Марьи для меня стал одним из самых странных эпизодов романа. Как по мне, он выглядит довольно натянутым и не слишком обоснованным. Почему Марья влюбилась в Николая, понятно — в своей одинокой жизни она любого нового мужчину может воспринимать как жениха, а тут ещё такое романтичное спасение от взбунтовавшихся крестьян. А вот чувства Николая у Толстого обосновать не получилось; несмотря на все старания автора, они отдают фальшью. Вот поэтому и возникает мысль, что женился он из-за денег, и краснел перед тётушкой-губернаторшей потому, что заранее понимал это, и понимал, что именно его привлекает в княжне Марье — то, чего Соня никогда не смогла бы ему дать. В этой ситуации он пытается оторваться от любви своей юности, и именно поэтому ему приятно слушать то, как губернаторша доказывает невозможность брака между ним и Соней. Что ж, остаётся только пожалеть несчастную Соню.

Наташа в первых двух томах находится в том периоде между детством и взрослой жизнью и в том психологическом состоянии, когда ей всё интересно, когда она всем увлекается, когда ей остро необходимы новые впечатления. Разве можно её осуждать за постоянную перемену её девичьих влюблённостей, хотя она и делала людей несчастливыми из-за этого? Разве были эти влюблённости для неё любовью? Если князь Андрей знал бы о состоянии её души, уехал бы он за границу? Может, и уехал бы, ради пресловутой проверки чувств, но делать этого ему определённо не стоило. В эпизоде с похищением иначе, чем легковерной дурой, Наташу назвать нельзя. После замужества же Ростова превращается в обыкновенную клушу-наседку, у которой нет других интересов, кроме мужа и многочисленных детей.

Соня понравилась. Её чувство к Николаю Ростову было искренним, и двигало ей вовсе не желание выйти замуж за знатного и богатого (уже нет) графа. И нельзя сказать даже, что это всего лишь бережно лелеемая, за отсутствием других возможностей, девичья влюблённость. Другие возможности-то были — Долохов, как минимум. Не самая плохая партия для бесприданницы, которую хозяйка дома откровенно недолюбливает.

Как ни странно, к Долохову я ощутил сочувствие ещё с первого тома. Я его воспринимаю именно как человека, собственным трудом выбившегося из низов — и потому имеющего моральное право презирать тех, кто всегда был наверху, не будучи этого достоин и не прилагая для этого никаких усилий. Однако его связь с Элен, если она действительно была на самом деле, это не оправдывает. Пьер считал его почти что своим другом, во всяком случае в ранней молодости, и поступок Долохова по отношению к нему — откровенная подлость. У Долохова есть по крайней мере одна черта, которая роднит его с Андреем Болконским — оба они презирают окружающих, за исключением маленького круга действительно близких людей. Но если Болконский презирает светских болтунов потому, что стоит выше их по развитию, хотя и примерно равен им по положению в обществе, то презрение Долохова — это ненависть выскочки, осознающего свой антагонизм с богатой и знатной аристократией. Даже его участие в похищении Наташи — это не столько ухарство, сколько ещё одна месть семейству Ростовых за то, что они не отдали ему Соню. При этом, он достаточно благоразумен и благороден, чтобы попытаться отговорить Анатоля от его безумной затеи.

Отвратительна вся семейка Курагиных: Анатоль с его пьяными тусовками (бросить полицейского в канал — и это цвет русской аристократии?), Ипполит с его тупостью и позёрством, Элен с её эгоцентризмом и эгоистической расчётливостью, князь Василий с его стремлением женить сына на деньгах и выдать дочку замуж за них же, и старая княгиня, завидующая счастью собственной дочери. Интересно, кстати — чем Толстому так досадили реальные Куракины, что он взял их фамилию как основу для фамилии наиболее отрицательных персонажей романа?

Вообще, подход Толстого к фамилиям своих героев мне показался странным. Понятно, что, заменяя одну букву, он хотел показать принадлежность своих героев к высшей аристократии, в то же время не указывая ни на кого конкретно. Но на слух эти фамилии звучат откровенно странно, как будто написанные с ошибками, и подсознательно постоянно порываешься исправить Болконских, Курагиных и Друбецких на нормальных Волконских, Куракиных и Трубецких. Кстати, носители оригинальных фамилий (то есть реальные исторические лица) в романе тоже встречаются, параллельно с обладателями вымышленных. И ещё — помимо Денисова, один раз упоминается и его реальный исторический прототип, Денис Давыдов.

Толстой делит героев на положительных и отрицательных, но он не делает их однотонными. Андрею Болконскому и Пьеру, несмотря на их положительный характер, свойственны обыкновенные человеческие недостатки — Болконский склонен к тщеславию (до Аустерлица, во всяком случае) и отличается заметным самомнением (это подтверждает покровительственный тон в его разговорах с Пьером, особенно в начале романа), а Пьер слабохарактерен и нерешителен.

Постоянный лейтмотив в рассказе о дворянском светском обществе у Толстого — это внутренняя пустота и фальшь людей, из которых оно состоит. Эти люди ведут пустые разговоры ни о чём, а серьёзные разговоры при возникновении сразу же пресекаются, как это было на вечере у Анны Шерер, когда Пьер пытался обсуждать с аббатом действительно важные темы. Они уверяют друг друга во взаимной дружбе, в то время как сами мечтают выпроводить гостей. Как отличается от них боевой генерал Багратион, зазванный на один из светских раутов как именитый гость и диковинка!

Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и, наконец, Багратион всё-таки прошёл вперёд. Он шёл, не зная, куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приёмной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шёл перед Курским полком в Шенграбене.

Вообще, дворянство в «Войне и мире» выглядит, как сословие паразитов, живущих за счёт полурабского труда крестьян. Добродушных, злых, разглагольствующих в салонах, напыщенно-тупых — самых разнообразных, но их сущность от этого не меняется. Это не добавляет им чести и делает их образы ещё более отрицательными. На них в поте лица работают сотни и тысячи крестьян, а они что делают? Пьют, дебоширят и гоняются за зайцами. Даже не ради еды, а для развлечения (остаётся только пожалеть несчастных, ни в чём не виноватых зайцев. И брошенного в канал полицейского). Да о чём можно говорить, если для этих людей обменять три семьи крестьян на охотничью собаку — это совершенно нормальное и обычное дело?

Сцена охоты во втором томе, кстати, получилась неимоверно, прямо-таки по-тургеневски нудной. Правда, следующий за ней эпизод пляски Наташи с дядюшкой её почти полностью искупает.

Вот Лиза Болконская, жена князя Андрея. Она настолько привыкла к бессмысленному общению в этой светской тусовке, что свой отъезд в деревню для родов она воспринимает как трагедию. Правда, здесь нужно заметить и то, что князь Андрей к жене определённо равнодушен и не видит в ней человека, равного себе: он оставляет её на попечении родных перед самыми родами, уезжая на войну, и он вовсе не думает о том, что княгине Елизавете придётся жить со старым князем, который откровенно сложен в общении.

Однако: Толстой столь ярко показывает пустоту разговоров в светских салонах —

…тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде вёлся о погоде и об общих знакомых, теперь вёлся о Москве, о войске и Наполеоне.

— противопоставляя ему живое и искреннее общение между собой людей из народа, общение, к которому в плену присоединяется Пьер. Но… а о чём говорят между собой крестьяне и солдаты? Каких-то особо серьёзных тем, кроме изгнания французов, в их разговорах не заметно. Тот же самый бытовой разговор ни о чём, разговор ради того, чтобы почувствовать свою общность с другими людьми — только на другом уровне. В чём тогда существенная разница между пустой болтовнёй дворян и пустой болтовнёй крестьян?

Французские вставки в романе заслуживают того, чтобы поговорить о них отдельно. В своё время неимоверное количество этого противного языка в романе стало одной из причин, по которым я невзлюбил «Войну и мир» и Толстого в целом. Но если тогда, при взгляде на первую страницу романа (а он, как известно, начинается с абзаца французского текста) у меня была мысль «а это вообще точно произведение русской литературы?», то сейчас мне кажется, что таким образом Толстой хотел показать деградацию русской высшей аристократии, которая почти забыла родной язык и почти утратила свою национальную идентичность. Можно вспомнить очень яркий пример — даже самую искреннюю и сокровенную (как он тогда думает) фразу, признание в любви к Элен, Пьер произносит на французском. Не менее характерно, кстати, то, что умирающий Болконский говорит Наташе о своей любви к ней на русском. Показательно и то, что русские дворяне говорят на французском именно тогда, когда их страна ведёт с Францией войну. Наконец, нужно заметить, что больше всего французской речи в романе звучит в салоне Анны Павловны Шерер, то есть именно от тех людей, через которых Толстой показывает внутреннюю пустоту и фальшь великосветского дворянства.

Теперь о философии Толстого. Кажется, что человеческая воля в ней вообще ничего не значит. Багратион никак не контролирует сражение и только воодушевляет солдат своим присутствием; Кутузов вообще пускает изгнание французов на самотёк; ничто не может предотвратить дуэль Пьера и Долохова. Николай Ростов, который мог по собственному желанию жениться на Соне и быть с ней счастливым, вместо этого пускает всё на самотёк, покоряется той судьбе, которую плетут для него тётушки, и в итоге женится не на любимой, а на богатой. И действия полководцев ничего не значат, и врачи не могут вылечить человека, потому что каждая болезнь сугубо индивидуальна (как же они других-то успешно вылечивают?). Да, мысли писателя о соотношении свободы и необходимости (чем больше необходимость, тем меньше пространства для свободного выбора человека) похожи на истину, но для него необходимости подчинено практически всё, и места для свободы не остаётся. Не знаю, почему Толстой в своём мировоззрении настолько пассивен и бездеятелен.

При взгляде на толстовскую философию истории становится ясно, за что (помимо всего прочего) Толстого так ценили в советское время. Разве его утверждение о том, что исторические события происходят не по воле одного или нескольких вождей или героев, но по воле всех их участников в совокупности, не перекликается с марксистским представлением о роли народных масс в истории? Его понимание исторического процесса как действия воли народов, объединяющих огромные количества людей, пожалуй, верное. Но разве один человек — это не исторический деятель в своём маленьком масштабе? История — это дело народов; но разве воля народа не складывается из множества воль всех представителей этого народа? Все русские люди хотели изгнать Наполеона; весь народ хотел этого; народ совместными усилиями сделал это. Почему же тогда воля одного человека у Толстого не значит ровно ничего, почему он проповедует полнейшую пассивность или, в лучшем случае, бессознательное действие?

Если о людях Толстой пишет действительно интересно, то идейные его рассуждения неимоверно занудны и затянуты. То, что можно высказать, уложившись в три или, на худой конец, в пять страниц, Л. Н., не ведающий разумной лаконичности, растягивает на пятьдесят, при этом неоднократно повторяя уже сказанное. Этим он напоминает собственного персонажа, иезуита, агитировавшего Элен перейти в католичество: Элен/читатель уже поняли главную мысль разговора, но иезуит/Толстой настаивает: «Нет, ты послушай!..». Если сравнивать в этом отношении, в методике подачи своих идей, Толстого с Достоевским, то получится, что Ф. М. проводит свои мысли, раскрывая их через своих персонажей, внутренне подводя читателя к ним и ничего ему не навязывая. Л. Н. же в этой ситуации похож на учителя-педанта, который целенаправленно, через многократное повторение, вдалбливает в головы читателей-учеников свои идеи. Обитатели задних парт уже давно спят, уронив головы на учебники и смирившись со своей неспособностью понять учителя. Сидящие на первых партах девочки-отличницы тоже не слишком много понимают, но восторженно смотрят на учителя, чтобы потом иметь возможность громогласно говорить: «Вот вы рассуждаете о Толстом, а я у него училась!», и на вопрос «Да что же такого особенного в этом вашем Толстом?» со святым гневом отвечать «Как, неужели ты не понимаешь? Толстой прекрасен!». Наиболее разумная часть класса с робкой смелостью говорит «Лев Николаевич, урок уже закончился…», на что Толстой отвечает «Звонок для учителя», после чего продолжает бубнить, сурово насупив брови. От такого подхода вновь появляется давно забытое желание читать эпизоды с действием и пролистывать философскую часть (как, собственно говоря, я и читал ВиМ в школьные годы).

Вот так и получается, что как писатель-художник Л. Н. весьма и весьма хорош, а как философ-мыслитель — практически несносен. Читать его повествование о людях действительно интересно. Однако его занудное изложение плохо применимых к жизненной действительности и зачастую внутренне противоречивых (почему история совершается по воле народов, но каждый человек в этих народах — только бессмысленный деятель? Как пресловутое непротивление злу насилием соотносится с дубиной народной войны, безжалостно гвоздящей французское нашествие до тех пор, пока оно не превратится в месиво из обмороженного мяса?) идей откровенно портит книгу. Посмотрим, конечно, как его идеи эволюционировали со временем и как он учился их излагать. Но это мы посмотрим немножко позже.